|
ЭТЮД
– Да кто ж ее, Толя, не помнит? Не думаю, чтобы нашелся тогда хоть один курсант, явно или тайно не влюбленный в Нателлу. Роскошная была девочка, что и говорить, – сладко прижмурившись, Барахтин потянулся большим рыхлым телом, и всем собравшимся за столом стало ясно, как еще тверда память их сотоварища, капитана 1 ранга Льва Алексеевича, с первых дней учебы поражавшая сокурсников небывалой цепкостью и устойчивостью.
Пятеро отставных морских офицеров после вчерашнего ресторанного застолья по поводу юбилейной встречи выпускников с утра «поправляли здоровье» в квартире однокашника, севастопольца Женьки Дружинина. Почти семидесятилетние старцы, уже отвыкшие от неумеренных возлияний, все они вчера перешли черту, и сегодня рюмка-другая коньячку просветляла им мозги, унимала дрожь в чреслах и бередила память. А вспомнить мореманам и впрямь было что.
– А ты че это, Толик, вдруг вспомнил о Нателле? Неспроста, поди? – продолжал щуриться Барахтин, – Давай выкладывай.
– Да нечего тут выкладывать. Женаты мы. Вот уж более тридцати лет, – Анатолий Сергеевич Волков, закончивший службу в Главном штабе ВМФ, обвел собутыльников неторопливым взором, как бы желая, убедиться, в какой неожиданный ступор ввергло их это невесть какое сообщение.
– Постой, постой, но ведь тогда она вышла за пятикурсника, того рыжего боксера, которого не раз отделывал наш Кислянцев, – почти подпрыгнул на стуле Барахтин. – И уехала с ним на Дальний восток.
– Верно, уехала. И прожили они вместе почти десять лет, пока Нателла не застукала суженого с другой. Развелись. А я к тому времени тоже служил на ТОФе и уже три года холостяковал. Вот и сошлись, тем более что знал я Нателлу давно и, как ты, Лева, справедливо заметил, не отличаясь от остальных, втайне ее любил…
При первом же упоминании редкого имени дотоле помалкивавший Вадим Николаевич Аношин, приехавший на встречу из Кронштадта, почувствовал, как неудержимо зачастил у него пульс, как зашумело в ушах, и предательски ослабли ноги.
«Нателла! Вот как оно обернулось. Вот как распорядилась жизнь. Жива, значит, и счастлива. Как же я рад за тебя!», – Вадим Николаевич поднялся и, не сказав ни слова, вышел на балкон.
С пятого этажа далеко просматривалось море. При полном штиле, какой нередко бывает ранней осенью в Севастополе, освещенное утренним солнцем, оно дразнило палитрой цветов от светло-зеленого до темно-фиолетового, возвещая миру о непостижимой величавости и непреходящей красоте природы...
Нателла вошла в изостудию в сопровождении начальника клуба, который и объявил, что до починки дверного замка в комнате, выделенной по соседству в распоряжение руководительницы кружка танцев, она будет сдавать свои вещички под охрану талантливым мазилам. Разумеется, возражений не последовало. Четверым студийцам, в числе которых был и девятнадцатилетний Вадька Аношин, уже доводилось видеть Нателлу в ее коронном, то ли итальянском, то ли испанском танце, в заключительной фазе которого, взмахивая подолом длиннющего с кружевным шлейфом платья, она на миг обнажала необычайно красивые стройные ноги, чем ввергала публику в неистовые овации. Все понимали, как умело рассчитан этот дерзкий ход, но что с того, если сердца были молоды, открыты красоте, и рассудок им был не указ.
Так уж вышло, что в отличие от второкурсника Аношина, трое других студийцев учились на выпускном пятом курсе, а потому все бытовые обязанности,
как то открывание и закрывание студии, ее приборка, сохранность имущества стали обязанностью Вадьки, чем он, однако, ничуть не тяготился. Напротив, из-за преддипломных хлопот пятикурсники все реже посещали студию, мольберты их простаивали, этюды и натюрморты пылились незаконченными, и Аношин не без гордости чувствовал себя хозяином студии…
– Что вы сейчас малюете? Дайте взглянуть, – Вадька не услышал, как вошла Нателла, и не успел закрыть на мольберте картон. – Ба, да это я! Ой, как здорово! Как вы точно схватили движение. И эти изгибы рук, и поворот головы, и веер, точно я вам позировала. Ну, вы прямо Эль Греко. Только зря вы увеличили грудь. Она у меня маленькая, и я этим довольна. Вы мне подарите картину?
– Это пока не картина, а лишь этюд, и требует доработки, – Вадька испытывал неловкость, особенно из-за груди, которую действительно увеличил и понимал, что Нателла может догадаться о его потаенных нескромных мыслях.
– Ничего не надо исправлять. Только испортите. Лучшее – враг хорошего. Ничто не может заменить первого впечатления, первого порыва, а он вам удался, – не прекращая щебетать, Нателла неожиданно сняла картонку с мольберта, спрятала за спиной, но тут же с досадой вернула на место. – Ой, кажется, я испачкалась. Что теперь делать? Спасите меня, Вадим! Эта юбка у меня одна, я имею в виду черную, – девушка, казалось, вот-вот расплачется.
И действительно сзади на юбке отпечаталась светлая краска обнаженной руки, которую только что подправлял на картонке незадачливый художник.
– Снимайте юбку, будем смывать, – Вадька взял флакон растворителя и оторвал лоскут чистой ветоши.
– Что, раздеться здесь? Да вы с ума сошли!
– Можно очистить и прямо на вас, только мне придется подсунуть под юбку руку с ветошью. Да не волнуйтесь вы. Вот возьмите полотенце и обмотайтесь. А я запру дверь и отвернусь.
В минуту Вадька умело смыл пятно, и с тревогой наблюдавшая за ним Нателла облегченно вздохнула.
– Ну, Водемон, вы мой спаситель! Теперь я буду называть вас именем этого бургундского рыцаря, спасшего когда-то от слепоты Иоланту.
– Зовите, а я буду величать вас Нателлой-тарантеллой и не потому что вы ее пляшете, а потому что без умолку тарантите, – широкая улыбка «спасителя» не вызывала сомнения, что сказанное было лишь шуткой.
– Не пляшу, а танцую, темнота. Хотя вы правы, поболтать – моя слабость.
С этого дня Нателла не упускала случая заглянуть в изостудию, и, заставая Аношина одного, задерживалась, пока дежурный горн не звал его на ужин. Ждал ее и Вадька и даже досадовал, если она не приходила. Они легко находили темы для разговоров, пикировались остротами, и уже вскоре стали добрыми друзьями.
И вот однажды Нателла пригласила Вадьку на Корабельную, где снимала комнатку. Ей шел уже двадцать третий год, но чистое личико и стройная фигурка скрашивали возраст, и для любого, увидевшего их вместе, они представлялись бы в худшем случае ровесниками. Но встретить вместе их было невозможно. Нателла понимала, что самая невинная связь с молодым курсантиком не останется незамеченной и обернется для нее незамедлительным увольнением. Милая и остроумная, она была и на редкость сообразительной…
Одного взгляда Вадьке хватило, чтобы понять, как скудно жила Нателла. В углу похожей на одиночную камеру комнатки белела растресканная печка. Прямо на ней стояли ветхая, замызганная электроплитка и не менее убогая кухонная
утварь. Входная же дверь, оборудованная лишь крючком, выходила прямо во двор и зияла щелями.
– Здесь, кроме постельного белья и одежды, моего ничегошеньки нету. Даже корыто, в котором стираю, хозяйкино. Правда оно не деревянное и не расколется, – довольная шутке засмеялась Нателла.
Но какое Вадьке было дело до неустроенностей материального бытия, когда сегодня его ждал праздник любви. Он знал это! Сколько раз игривое воображение рисовало ему сладостные картины обладания первой женщиной, а с некоторых пор – именно Нателлой. А кому они не рисуются? Вся минувшая жизнь казалась теперь лишь прелюдией предстоящих восторгов, и сегодня он переступит порог блаженства, ради которого человек и является в этот благословенный мир.
И ожидания не обманули его. Завешенное плотным халатом единственное окошко создавало иллюзию ночи. Она придавала Вадьке смелости, будила фантазии и вскоре зыбкие границы между страждущими любви растворились в полумраке. Тонкая, чувственная, Нателла была изобретательна и неутомима. Смеясь, она называла себя египетской жрицей, посланной самой Исидой, чтобы обучить молодого фараона таинствам любви. А он, Вадька – ее Тутанхамон, переступающий рубеж от юноши к мужчине. Водемон-Тутанхамон! Как это красиво звучит. Она заливалась счастливым смехом, и Вадька, если б кто и спросил его сегодня о счастье, знал что ответить. Счастье – это Нателла! Он спрашивал, почему она, девушка, почитай, нарасхват, полюбила именно его, такого среднего по внешности, предпочтя множеству других, более взрослых, и не в пример ему, красивых и атлетичных курсантов? Становясь серьезнее, Нателла отвечала, что мужское мнение о пристрастиях женщин зачастую превратно. Времена предпочтений накаченных бычков давно канули, и верх все чаще берут оценки интеллекта и устройства души. – А у тебя, мой Водемон, их хватит на троих. Ты – умный и чистый мальчик!
Сеансы двух актеров, как назвала их Нателла, повторились еще дважды, и приходилось лишь сожалеть, что Вадькины увольнительные были так редки и коротки.
А потом, после июльской корабельной практики и августовского отпуска на родину он получил от Нателлы письмо, содержание которого почти дословно помнил и поныне. Она писала, что вышла замуж! Вышла за выпускника, ровесника ей по годам. Тот специально вступил в кружок танцев, чтобы быть рядом, хотя танцор из боксера вышел не важный. Любит ли она его? Скорее нет, чем да. Она любит своего Водемона, но не хочет терять возможности, предоставленной судьбой. Когда Вадька доживет до пригодных для женитьбы лет, его Нателла состарится и подурнеет. Он же отвернется от нее и возьмет в жены другую. И что будет делать она, у которой на этом свете никого больше нет, как нет и другого образования, кроме неоконченной балетной школы? Ей нельзя упустить шанса. Она просила простить ее за предательство и забыть свою ветреную Тарантеллу…
Это был обвал, Ниагарский водопад, низвергнувший Вадьку в пропасть. Плаха, на которую палач уложил его неповинную голову и уже приподнял секиру. Ох, как было бы хорошо, чтоб, обрушившись, та избавила его от помутнения рассудка и боли, щемительней которой он не мог даже вообразить...
– Николаич, поди-ка сюда. Узнаешь ли ты здесь Нателлу? – лицо Барахтина кривилось улыбкой, будто ему были ведомы не только нынешние мысли Вадима, но и все подробности его юношеского романа.
С чуть пожелтевшей черно-белой фотографии рядом с еще не обозначенным лысиной капитаном второго ранга Толиком Волковым, сидела женщина лет сорока. И не узнать в ней Нателлу, даже немного располневшую, не стоило труда. Темные, улыбчивые глаза ее как бы лучились вопросом «Ну что, Водемон, узнаешь ли ты свою Тарантеллу?». А между счастливыми супругами, на фоне полосатых обоев обрамленный в простенькую рамку красовался почти забытый Вадькин этюд.
«Сохранила, сберегла!», – теплая волна нежности затопила сердце отставника. Он был рад за Нателлу. «Москвичка, адмиральша. Что еще нужно для счастья?» И, возвращая снимок, улыбнулся:
– Ну, как не узнать женщину, которую мы все когда-то любили? |
Приветствую Вас Гость | RSS
Благотворительный Фонд "AVE" © 2024 г.