Трудно стать музыкантом
Помню, как однажды отец решил уделить внимание моему культурному просвещению. Эпизодически он себе это позволял. Сидя на протертом старом диване в зале, я внимательно слушала рассказ про итальянского мальчика, которого отец, чтобы заставить учиться играть на скрипке жестоко избивал, лишал еды и часто запирал в чулане. Образ одинокого и страдающего мальчика, жившего давно да еще в чужой и далекой стране, был мне близок. Уж я то хорошо знала, каково это, когда тебя ругают и наказывают. Но больше всего меня поразило, что вместо того, чтобы возненавидеть музыку, этот упрямый мальчишка влюбился в скрипку.
- Его звали Никколо Паганини,- громко и торжественно закончил отец свой рассказ.
- П-а-г-а-н-и-н-и, - удивленно протянула я, совсем не ожидая услышать такую нелепую и смешную фамилию. Не удержавшись, я заулыбалась и весело крикнула: - Паганини – паганка…
- Не смей так говорить! – раздраженно закричал отец. Он почему –то посчитал что я на самом деле смеюсь не над фамилией, а над его неумением рассказывать истории. Ведь рассказчиком он был никудышным, хотя много читал. – Паганини был великим скрипачом!
Я замолчала. Вот так всегда. Любой разговор с отцом заканчивался криком.
Я пожала плечами, почесала голову и невозмутимо спросила:
- А почему его считали великим? Потому что был высоким?
Именно так в свои шесть лет я поняла слово «великий».
И впрямь, почему мальчишка, над которым издевался отец, вдруг стал великим? С чего бы это? Вот мне тоже не сладко живется, но быстрее-то от этого я не расту!
Отец на мгновение опешил, а потом ответил так, что я сразу поняла насколько беспросветно глупа и никогда!.. никогда-никогда в жизни мне не быть чуточку умнее.
- Ты что тупая? При чем здесь рост? Он был великим, потому что мог играть даже на одной струне! Ясно?
- Да, - буркнула я, лишь бы только закончить неприятный разговор. На самом деле я вообще не знала, сколько струн у скрипки. Потому что саму скрипку я видела только по телевизору, а вживую – никогда.
И тем не менее, в итальянском мальчишке я почуяла для себя нечто родное. И даже не сколько из-за жалости к нему, а сколько из-за того, что сама любила музыку. Когда именно я поняла, что очень люблю музыку и, что с музыкой легче живется, не помню. Но я точно знала, если вдруг на сердце становилось тоскливо и одиноко или после очередных криков и наказаний, жизнь уж совсем была в тягость, то достаточно включить какую-либо музыкальную передачу и все плохое забывалось.
Итальянский скрипач был первым музыкантом, о судьбе которого мне поведали взрослые. Вторым стал Моцарт.
- Он в пять лет уже играл на фортепиано, давал концерты! – рассказывал как-то вечером отец, когда не было футбола. Он вообще любил назидательно говорить, особенно если это касалось великих людей. И постоянно заставлял сравнивать себя с ними. Для чего он это делал, я тогда не понимала, но чувствовала, что он получает от этого удовольствие. Ведь сравнение всегда было не в мою пользу. - А вот что ты умеешь?
Я аж опешила от такого вопроса. И почему – то стало очень стыдно. Ведь мне уже шесть лет и никаких концертов я до сих пор не давала. Безусловно, я умела многое другое: далеко убегать от дома и находить дорогу обратно, качаться на качелях так, что дух захватывало, играть с друзьями в прятки, больничку и даже школу. Уж в этом я любому Паганини и Моцарту могла дать фору! Но вот на фортепиано играть не умела…
- В-о-о-т! – протянул отец, довольный тем, что я подавленно молчала. – А он умел! Вот хотел Моцарт стать великим музыкантом и стал! А ты кем хочешь быть?
Нахмурив лоб, я какое-то время молчала, а затем встала и пошла в ванную. Вслед тут же понеслись отцовские визгливые крики:
- Тебе кто разрешал вставать с дивана? А ну вернись, дрянь, я еще разговор не закончил!
Запершись в ванной, я включила воду, чтобы не слышать дурных криков отца про то, что я распоясалась, что по мне давно не хаживал ремень и что этот пробел в воспитании будет восполнен, как только я выйду из ванной.
- Ты слышишь! Сейчас ремня получишь! Только выйди!
Обидно до слез. По словам отца, моя жизнь получалась совсем неправильной. И это было очень и очень плохо. А чтобы она стала правильной надо научиться играть на скрипке и фортепиано.
И стать великим музыкантом.
Шутка ли… Эх, еще бы знать, что такое «великий»…и как это…
Из музыкальных передач я знала, что музыке учат в музыкальных школах, а затем в какой-то там конверсатории или как-то по-другому, вот забыла это сложное слово… Ах да! Есть еще музыкальные конкурсы! Самый главный из них «Чайсовского», нет… как-то не так… Я тяжело вздохнула, как же непросто запоминать все эти сложные названия! Сначала – в музыкальную школу! А может лучше сразу в конверсаторию?
…Отмазываться от садика удавалось не часто. Но все же, когда получалось остаться дома, я наряжалась в мамины платья, брала в руки выдуманную скрипку или, подставив табурет к столу, начинала играть на фортепиано. Безусловно, моя игра была гениальной! Безусловно, я была ничуть не хуже каких-то там паганини и моцартов! Счастливая я вставала с табурета и кланялась аплодирующей публике сидящей на старом, протертом диване. Мне пришлось долго перенимать манеру поклонов у музыкантов с телевизора. Они кланялись медленно, с чувством собственного достоинства, с нескрываемым удовольствием и в то же время неподдельной скромностью. Вот как все это повторить? Прежде чем показаться на ясные очи публики, я долго репетировала перед зеркалом поклоны. Я быстро поняла, что музыкантов без поклонов не существует и, что как бы они не играли, им всегда будут хлопать, а они всегда будут кланяться. Вот так окончательно и бесповоротно музыка вошла в мою жизнь. Каждую мечту, желание – пронизывала и подчиняла себе музыка. Легкие, воздушные звуки, которые могли утешить и осчастливить имели надо мной невероятную власть. Вот тут-то мне и захотелось, чтобы в играх участвовал кто-то еще. От братьев толку было мало, музыкой они не интересовались, да вдобавок еще могли выдать родителям! Оставалась младшая сестра. Надо отдать должное, Маша быстро поняла, что к чему, и держала язык за зубами, хотя ей было всего четыре года. Она с удовольствием натягивала на себя мамины платья, по моей команде начинала танцевать под музыку, ведь мы были не где-нибудь, а на самом настоящем балу, или с восторженным лицом слушала гениальные концертные выступления старшей сестры, то есть мои.
- Ты должна кричать браво! – учила я ее. – А я буду кланяться.
- Блаво! Блаво! – коверкала слова Маша и радостно хлопала в ладоши.
Я с важным видом кланялась, скромно улыбалась, а потом начинала давать интервью. Долго рассказывала смотрящей на меня во все глаза сестре, как музыка прекрасна (об этом любили говорить все музыканты из телевизора) и, что скоро родители отдадут меня в музыкальную школу. Свои выступления я заканчивала просто:
- Вот так я стала великим музыкантом
…В тот вечер все было как всегда. Мама, забрав детскую ораву из садика, уехала по каким-то делам. Я, перетащив игрушки братьев в общую детскую спальню и уговорив их поиграть сегодня вечером там, а не в зале, закрыла дверь, подперев ее табуреткой. Ну, чтобы братья не видели, как я с сестрой одеваюсь в мамины платья. Мы так увлеклись своими играми, что когда я увидела из окна подъехавший к дому заводской автобус, из которого вышел отец, было уже поздно.
- Снимай платье, быстро!
Перепуганная Маша запуталась в платье и начала капризничать. В таком виде нас и застал отец. Картина была нелицеприятной: запертые в спальне младшие братья, плачущая Машка, запутавшаяся в мамином платье, лежащие на полу магнитофонные бобины…
Как говорится, я получила по полной программе. Отец так громко и страшно орал, что всех здорово напугал.
- Она всегда нас запирает в спальне, когда никого нет, - тут же, не задумываясь, выдал меня брат Дима.
- И не разрешает заходить в зал, - поддержал его брат Васька. – А сама наряжается в мамины платья.
- А ты чего молчишь! – рявкнул отец на Машу.
- Это не я, а Света, она сама, - прорыдала младшая сестра.
Это был приговор. Я уже знала: когда бьют, жалобно просить и умолять, что больше не будешь, бесполезно. Это еще больше распаляло отца. А вот стоять, крепко сжав губы, и смотреть исподлобья в глаза действовало на отца, как ушат холодной воды.
- Ну, чего волком смотришь! Натворила дел – отвечай! Дима, принеси ремень!
Детвора столпилась за спиной отца, с интересом наблюдая за тем, как меня наказывают. Такое ведь не часто увидишь.
Взяв ремень, отец приступил к методам воспитания. Боль была острой и нестерпимой, слезы брызнули из глаз сами собой. Но я быстро их смахнула. Когда воспитание закончилось, я сняла с сестры платье, убрала бобины и надолго перестала разговаривать с отцом. Конечно, то, что я без спроса пользовалась магнитофоном и запирала братьев в комнате – плохо, но хотя бы спросил для чего я это делала! Но отца это мало заботило. Об этом происшествии узнала и мама. И решила по-своему использовать методы воспитания.
- Я не отдам тебя в музыкальную школу,- категорично заявила она.
- Почему? – еле слышно спросила я.
- Ты плохо себя ведешь. Злишь папу. Закрываешь в комнате братьев.
Предательская судорога сдавила горло и я ничего не сказала. Все внутри меня кричало, что это подло, гадко, несправедливо… но вырваться наружу не могло. Лучше бы меня избили до смерти, чем вот так… Горечь, обида, растерянность - все перемешалось. Я держалась изо всех сил, но все равно заплакала. Быть может, что-то дрогнуло в материнском сердце, а может быть, маме надоело меня воспитывать и, она примиряюще сказала:
- Ладно, подумаю на счет музыкальной, но ты должна быть послушной.
Я кивнула. А что еще оставалось? Эта странная мечта - стать музыкантом - была настолько сильной, что я согласилась бы на любые жертвы.
Как-то раз, совершенно случайно, зайдя с отцом в музыкальный магазин, где продавались пластинки, я восторженно замерла. Возле большого окна, в лучах солнца, в которых клубились пылинки, стояло самое красивое в мире пианино. Настоящее! Отпустив руку отца, улыбаясь каким-то своим затаенным мечтам, я подошла к инструменту не веря, боясь верить! что вижу его вживую. Белоснежное пианино с красиво изогнутыми ногами, с блестящей лакированной крышкой было воплощением мечты, от которого перехватило дух. Вот оно, рядом!
- Папа, давай его купим?
- А ты будешь играть?
- Конечно!
-Ну, вот как будешь, так и купим.
Я замолчала, не совсем понимая смысл ответа. Точнее совсем его не понимая. Яркая и долгожданная мечта стала вдруг острой и холодной, а сердце заныло от обиды и горечи. Но сдаваться я не собиралась. Подбежав к стене, на которой висели скрипки, и от которых вкусно пахло лаком, я упрямо повторила:
- Тогда давай купим скрипку!
Ах, скрипка! Как же она была не похожа на ту, из телевизора! Оказывается, они не такие уж и большие, но какие красивые!
- Посмотрим.
- Я буду играть на ней! - в отчаянии произнесла я. – Я буду ходить в музыкальную школу!
Отец махнул рукой.
- Ты будешь в нее ходить так же, как и в садик.
- Не правда! – я взяла отца за руку и стала трясти ее. – Я каждый день буду ходить! Давай купим!
Вырвав руку, отец шикнул:
- А ну веди себя прилично! Не мешай мне! Я сказал, ничего не купим!
Я замолчала. В горле стоял комок и безумно, безумно хотелось плакать. Ну почему родители не хотят понять, как мне хочется в музыкальную школу!? Почему никто никогда не спрашивает о моих желаниях? Именно тогда во мне начало зарождаться понимание, что за свою мечту придется побороться. Но как? Я буду постоянно напоминать родителям об их обещании, упрашивать, уговаривать, убеждать.
Возвращаясь домой, я старалась запомнить дорогу. В тайне от родителей я стала туда наведываться. Так в моей жизни появились секреты, которые принадлежали только мне. И отцу с матерью доступ к ним был запрещен.
А вскоре свалилось еще одно недоразумение. Довольно часто в садик приходили педагоги по музыке, танцам, гимнастике и из всех детей выбирали самых способных к их предмету. В мою группу почему-то заявилась педагог по танцам, а в соседнюю - педагог по музыке. Настоящее недоразумение! Педагог увидела во мне какие-то там танцевальные задатки. Да как она вообще могла их увидеть? Если я всего лишь несколько раз покружилась, станцевала польку и сделала мостик. Ну и выдумщица эта тетенька!
- Я буду ходить в музыкальную школу, - твердо заявила я ей.
Но тетенька оказалась настырной. Она встретилась с мамой и убедила, что у меня пропадает танцевальный талант. И тут уж мама размечталась так, что я вынуждена была пойти на танцы.
Я была не против танцев, но ведь танцуя, музыкантом-то не станешь!
- Мама, а когда я уже пойду в музыкальную школу? Еще долго ждать?
- Зачем? – искренне удивилась она. - Ты уже ходишь на танцы. Учительница говорит у тебя все получается, подрастешь, начнешь ездить на выступления. Ну а там…, - мама мечтательно улыбнулась.
- Но я хочу играть на скрипке! Мама, ты обещала!
- Света, ты уже полгода ходишь на танцы! И что, из-за твоих капризов все бросать?
- Ну, мама! Я буду ходить и на танцы и в музыкальную! – я не сдавалась. А еще я не хотела верить, что мама (моя!, а не чужая) способна так со мной поступить. Я еще не могла дать определение подлости, но отличить хорошее от плохого, правильное от неправильного умела.
- Не говори глупости! Тебе будет тяжело.
- Ну, мама!
- Так! – в разговор решил вмешаться отец. Подойдя ко мне, он больно схватил за руку и заорал. – Ты что не слышишь, что говорит мама? Будешь ходить на танцы! Поняла?
Я упрямо молчала.
- Ты поняла?
Я продолжала молчать, и у меня даже получилось не заплакать. Фиг тебе!
- Совсем распоясалась, - прозвучал над моей головой спокойный голос матери.
После этого я начала прогуливать занятия по танцам и даже сумела от родителей скрыть тот факт, что моя группа ездила на выступления. Уже тогда я понимала, это был мой протест. Осознанное желание досадить, сделать наперекор. Что ж, дорогие мама и папа, не хотите по-хорошему, будет вам по-плохому.
…Иногда после продленки я дожидалась возле школы маму с сестрой и братьями, которые возвращались с садика и тогда мы все вместе шли домой.
- Мам, а мы скажем папе? – спросила Маша.
- Ну конечно.
- А что скажете? – поинтересовалась я.
- Сегодня в садик приходила учительница из музыкальной школы и предложила Машеньке пойти учиться, - рассказывала мама, совсем не догадываясь о том, какую боль и недоумение вызывают во мне ее слова.– Дороговато, конечно, но ничего, выкрутимся. Карапузы, слышите, - обратилась она к братьям, - вон у нас какие девчонки! И на танцы, и в музыкальную ходят, а вы куда думаете ходить?
— Мам, это я! Я должна ходить в музыкальную! — только и смогла выдавить я из себя. В то отчаянное мгновение я решила, дала себе слово – никогда, никогда-никогда! больше не попрошусь в музыкальную школу.
- Ну, сколько можно! Ты ходишь на танцы! Учительница сказала, что тебе лучше ходить на танцы! Все, разговор окончен!
Почему именно в самые несчастливые дни солнце бывает самым ярким? Оно слепило, и я щурилась, прислушиваясь к своей обиде и неисполненной заветной мечте. Я старалась не смотреть на младшую сестру, которая даже не шла, а бежала вприпрыжку, счастливо улыбаясь и думая о чём-то своём. |