Григорьева Наталья Борисовна

Окончила Киевский институт иностранных языков (испанский и английский). Некоторое время работала в школе, затем — переводчиком. В настоящее время занята в рекламно-издательской деятельности. Член Союза Творческих Сил России «Страна Озарение». Пишу малую прозу, пьесы для любительских театров.

Город Лунного Дыма

Тихонько насвистывая эту старинную моряцкую песню, Мигель, смуглый, темноволосый юноша шестнадцати лет от роду, был необычайно доволен и собой, и всем происходящим вокруг. Как новоявленный член местного Братства рыболовов, он проходил испытательный срок на пригодность носить высокое звание пахаря синей нивы. Как правило, местные деревенские не жаловали заезжих, считая их белоручками, неумехами и неженками. Поэтому для него, горожанина, приезжавшего раз в год на летние каникулы в глухой посёлок Кебрада-ла-Уэка на берегу моря, приём в Братство считался неслыханной честью и доверием. И этим он был обязан исключительно Бэлле, или, как называли её все, старушке Бэлле, двоюродной тётушке отца, пользующейся в деревне непререкаемым авторитетом. Хрупкость и тщедушие этой маленькой, улыбчивой пожилой женщины были обманчивыми. Она могла с одинаково отличным успехом и сети забросить в море, как заправский рыбак, и свежевыловленную рыбину, будь то сибасс, дорада или обыкновенный палтус, разделать, выпотрошить и засолить за считанные минуты, и канте хондо затянуть, и маринеру на свадьбе отплясать. Кроме того, Бэлла могла унять разбушевавшихся драчунов, перебравших вина в местной таверне, и дать совет дельный тем семейным парам, у которых что-то не заладилось. Поэтому когда Мигель подошёл к Наранхито, предводителю Братства, и робко попросил: «А можно мне с вами?», тот, памятуя, что это какой-то там родственник старушки Бэллы, милостиво разрешил ему пройти испытание.

Сегодня, на третий день похода, Мигелю было поручено нести ночную вахту. Глядя на мерно полыхающие язычки пламени, он подумал о том, что костёр — это, пожалуй, лучшее, о чём может мечтать путник во время странствий. А тот, кто разводит костёр и поддерживает его горение, заслуживает самых добрых слов. Во-первых, этим он согревает себя, во-вторых, освещает всё вокруг в радиусе нескольких метров. В-третьих, служит своеобразным маяком для заплутавших мореплавателей. Хотя стóит отметить, что последнее в данном случае не имеет никакого значения: эта маленькая, уютная бухта настолько надёжно спрятана среди скал, что и при свете дня человеку, не знакомому с данной местностью, не под силу сыскать её.

В эту минуту, как бы в противовес его мыслям, кустарник тихонько зашуршал. «Змеи!» — мелькнуло в голове у Мигеля. В один миг он вскочил, схватил в руки брезентовые рукавицы и хлыст, готовясь дать отпор мерзким тварям, но... так и застыл на месте. Из недр зарослей вышел сухонький, бородатый старичок и, увидев воинственно настроенного Мигеля, в нерешительности остановился. В течение нескольких секунд они так и стояли друг против друга: старик и Мигель. Наконец, Мигель стряхнул с себя оцепенение, подумав, что в огромных рукавицах, с хлыстом в руках, взъерошенными волосами, выпученными глазами и раскрытым от удивления ртом он, пожалуй, выглядит смехотворно. Радуясь, что товарищи не видят его в такой неподходящий момент, Мигель пробормотал:

— Простите.. Не ожидал, что Вы … что кто-нибудь вообще... может забрести сюда. Человек — это последнее, кого я ожидал бы встретить в этой глуши. Как Вы нашли это место?

Затем, спохватившись, что нарушает законы гостеприимства, так как, по сути, держит гостя у порога, добавил:

— Ах, да, проходите к огню, грейтесь. Я принесу чего-нибудь поесть.

Старик поблагодарил, неспеша снял с плеча холщовую сумку, положил на землю палку, служившую, очевидно, посохом, и подсел к огню, грея озябшие руки.

Собирая незатейливый ужин — запечённую в золе картошку, несколько ломтей рыбы, жареной на вертеле, и краюху хлеба — всё, что осталось от обеда, — Мигель украдкой внимательно разглядывал пришельца. А тот выглядел весьма живописно. Одет он был как аргентинский гаучо: свободные брюки, заправленные в мягкие кожаные сапожки с низкими голенищами, короткую куртку без застёжек, яркий шёлковый шейный платок и поверх всего — домотканое пончо, спадающее широкими складками. Но только этим он и напоминал гаучо. Чёрная фетровая шляпа и широкая окладистая борода делали его похожим на древнего мудреца или современного хасида. Не хватало только пейсов. На вид старику было лет восемьдесят, и только чёрные глаза — живые, подвижные, проницательные — подсказывали, что их владелец будет, пожалуй, помоложе.

Окончив трапезу, старик некоторое время сидел молча, устремив взгляд в бездонную темноту. Совсем рядом лениво набегали на берег волны. В отблесках пламени их тоненькие, юркие белые гребешки напоминали мохнатых гусениц тутового шелкопряда.

— Айнури, — медленно произнёс старик. И, увидев непонимание в глазах собеседника, продолжал:

— Ты спросил, как я попал сюда. Видишь ли, я давно живу на свете, исходил множество мест. Некоторые мне особо полюбились, как, например, это. Здесь мне знаком не только каждый камешек, но и его история. Город Лунного Света. Слыхал ли ты когда-нибудь о нём?

— Нет, — с удивлением ответил Мигель, а про себя подумал, что старик уж точно похож на учёного из той пожелтевшей книги, которую он однажды нашёл на чердаке у старушки Бэллы. Та книга запомнилась Мигелю именно потому, что пахла по-особому. Нет, не так, как пахнут просто старые книги: плесенью, ветхостью или запахом дома, где они «живут», а смесью ароматов солёного морского ветра и — о, да! — мудростью. По мнению Мигеля, именно так и должно пахнуть такое абстрактное понятие, как мудрость.

А незнакомец вёл свой рассказ дальше:

— Видишь вон тот чуть накренившийся холм? Сейчас за ним огромная впадина, в которой гнездятся лишь вороны и шакалы. А когда-то там возвышалась величественная гора. На самом верхнем плато некогда раскинулся город, равных которому не было во всей античной империи: ни по красоте, ни по силе, ни по учёности, ни по богатству. Ликайя название ему, что значит недосягаемый. И это было сущей правдой. Город не знал войн, потому что не находилось безумцев, желающих взять штурмом самую высокую из окрестных крепостей. Пасшиеся вокруг Ликайи овцы славились своей мягкой, блестящей фиолетово-чёрной шерстью, которую затем использовали для изготовления особо изысканных одежд. Местные учёные изобрели особую мазь для лечения глазных заболеваний. Ликийские ораторы считались самыми красноречивыми и занимали почётные места в сенате метрополии. Ликайя чеканила собственную монету и слыла самой богатой на всём побережье. Известность и слава сопровождали её повсюду.

Недалеко от города находилась шахта, в которой добывались камни для строительства. Правитель Ликайи приказал добыть оттуда шесть самых больших и красивых камней и водрузить их у городских ворот. Местным жителям они должны были напоминать, а всем приезжим повествовать о достижениях и успехах Ликайи. Так появилась пирамида, в основании которой лежали Красота, Просвещённость и Красноречие, затем сверху Известность и Сила. Венчал всё это строение огромный камень, символизировавший Богатство.

С этими словами старик зачерпнул горсть пляжной гальки, выбрал камни побольше и выложил их небольшой горкой, чтоб Мигелю было понятней.

— В ясные ночи эти камни отражали лунный свет, и в городе было светло, почти как днём. И так как освещена была только вершина горы, а всё подножие было погружено во тьму, издали казалось, что сам город не стоит на земле, а как бы парит в небесах. Моряки, пленённые красотой, назвали его Айнури, что в переводе означало Город Лунного Света. Слава и богатство развратили жителей Айнури, и они стали гордыми и надменными. А Бог противится гордыне и надменности. Уверенные в своей неуязвимости, они не обращали внимания на предвестники бедствия: на воронов, летающих вокруг крепостных стен, хотя раньше те туда не долетали, и овец, не идущих на пастбища, а сбивающихся в кучу. Но настало утро того страшного дня, когда пришли суды на Айнури, и земля разверзлась надвое, и пропасть в считанные минуты поглотила всё то, что накапливалось, взращивалось и лелялось столетиями. А потом в бездну полетели камни, поставленные у ворот города и призванные, как казалось, увековечить славу Айнури. Так город оказался погребённым под Известностью, Красотой, Просвещённостью, Силой и Красноречием. Последним упал самый большой камень — тот, что олицетворял Богатство. Некогда горделиво возвышающийся холм превратился в уродливую котловину невероятно огромных размеров... Вот оно как бывает.

Вышедшая из-за туч луна выхватила из занебесья расплывчатые контуры когда-то процветающего, а затем разрушенного города. Но в следующую минуту видение исчезло, и осталась лишь плотная дымка. «Да, — подумал Мигель, — а пожалуй права старушка Белла, постоянно повторяя: кто слишком высоко летает, тот очень низко падает и чаще всего разбивается, потому что падать с высоты два метра и сто два — это не одно и то же».

А старик между тем продолжал:

— Имя Айнури со временем стёрлось из человеческой памяти. Моряки, купцы да и просто путешественники, огибавшие этот мыс, видя вместо величественных сводов домов зияющую пустоту, окутанную мглой и дымом, дали этому месту другое название: Нуридухан — Город Лунного Дыма.

Старик говорил что-то ещё, но то ли от его мерного повествования, то ли от сытного обеда, то ли от усталости, накопившейся за день, у юного рыбака вдруг отяжелели и стали слипаться веки. Последнее, что он запомнил, это то, что старик снял с себя пончо и заботливо укрыл им его, Мигеля.

Проснулся бравый ночной страж от настойчивых толчков в бок и раздражённого мощного баса:

— Эй, ну же! Поднимайся давай! Хорош дрыхнуть!

Мигель с трудом разлепил глаза. Накачанный, мускулистый парень стоял, уперев руки в бока, и с насмешкой глядел на него. На фоне солнца волосы крепыша-насмешника, и без того рыжие, отливали каким-то уж совсем апельсиновым оттенком. «А правильно называют его Наранхито. Лучше и не скажешь», — подумал Мигель, а вслух произнёс:

— А где старик? Неужели ушёл уже?

Видя недоумение на лицах своих напарников, пояснил:

— Тут ночью один старик набрёл на наше место. Чудной такой! Одет, как гаучо, а борода и шляпа, как у еврейского раввина... Рассказывал, что на месте вон той котловины когда-то был цветущий город. А потом это место стали называть Городом Лунного Дыма...

Видя, что Наранхито озадаченно разглядывает пустые коробки из-под провизии, Мигель счёл нужным пояснить:

— Я накормил его ужином. Ну, в общем, … Я подумал, что как-то неправильно будет не пригласить его, и.. это... того... правило наше тоже требует быть радушным... — Да вот, он даже набросил на меня своё пончо, — видя недоверие в глазах товарищей, продолжал горячо доказывать Мигель и вдруг осёкся: он увидел, что укрыт старой брезентовой подстилкой.

Наранхито и второй парень, которого все почему-то называли Консервный Нож, переглянулись между собой, а затем Консервный Нож произнёс:

— Старик, говоришь? И откуда же он появился этот твой старик, скажи на милость? С моря, что ли? Так в эти воды ночью никто никогда не заходит. А спуститься с горы ещё более нереально, — и он выразительно окинул взглядом вертикальный склон, плотно поросший колючим кустарником. — Если ты забыл, то я напомню первое правило нашего Братства: не лгать своим. Каков бы ни был улов — говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Если проспал дежурство и съел утреннюю пайку — так и скажи. И нечего тут сочинять небылицы. А то старик... Море... Тоже мне, Хемингуэй!

При этих словах он презрительно сплюнул, сунул руки в карманы просторных брюк и зашагал прочь. Через несколько минут Мигель услышал всплеск воды: Консервный Нож отвязывал от колышка лодку, а Наранхито укладывал в неё сети. Впереди предстоял напряжённый день.

От обиды, что ему не верят, у Мигеля защипало в носу и ком подкатил к горлу. Неужели он и вправду так бесславно «сдал дежурство» Морфею? Теперь, вне всякого сомнения, его вышвырнут из Братства. Наранхито и Консервный Нож десятому закажут поостеречься иметь дело с Мигелем: он-де ненадёжный вовсе. А ведь и вправду, пока он отдыхал-почивал, в палатку могли наползти змеи, и уж тогда... Господи, лучше не думать о том, что было бы «тогда»!

Желая хоть как-то реабилитироваться перед товарищами, Мигель решил обойти территорию их маленького лагеря и проверить, ничего ли не забыто. Около того места, где сегодняшней ночью горел костёр, возвышалась горка необычайно крупных, гладко отёсанных морской волной камней. Один, два..., пять... Ого, целых шесть! Желая рассмотреть их получше, Мигель перемахнул через брёвна, на которых обычно сушились их рыбацкие пожитки, и остановился как вкопанный: с этой стороны в лучах утреннего солнца каждый из камней сиял своим особым, неповторимым блеском: амазонит, бирюза, оникс, хризопраз... Поразительно! Мигель подумал, уж не обманывают ли его собственные глаза. Потёр их и так, и эдак, но горка продолжала светиться «по-разноцветному», как мысленно сказал он себе. Тут набежала маленькая тучка, и камни опять стали тем, чем были на самом деле: буро-серыми булыжниками. Но через минуту вышло солнце, и они опять заискрились и засверкали. Невероятно! Неожиданно Мигелю вспомнилось: Красота, Просвещённость, Красноречие, Известность, Сила, Богатство. Точно! Ведь эти камни именно в таком порядке и сложил тот старик-путник, заглянувший к Мигелю на огонёк. Как там он говорил? Каждый камень — это веха, знак определённого достижения города. Во-он тот, который на солнце выглядит, как оникс, наверняка символизирует красноречие. А этот, самый большой.. О, это лунный камень. Ну да, так и есть: символ богатства Города Лунного Света, ставший в итоге его могильной плитой... Стоп! Вот оно, доказательство, что этой ночью у них здесь действительно был гость. Мигелю ничего не приснилось!

— Э-гей, сюда! Я должен показать вам кое-что! — закричал Мигель и замахал руками.

Наранхито и Консервный Нож уже заняли свои места в лодке, ожидая, пока Мигель закончит обход территории. Вылезать обратно они не собирались, но Мигель так усиленно их звал и так отчаянно жестикулировал, что они волей-неволей подчинились, недоумевая, что же такого необычного увидел «малыш Мигелито». И когда их разделяло каких-нибудь пять метров, из бездонных глубин спокойного и тихого моря вдруг неожиданно вырвалась волна и, яростно скользнув по песку бледным языком, унесла с собой так тщательно выстроенную каменную пирамиду. В следующий миг всё опять стало спокойно.