09.10.2017 Ivan Radu Ничего нет удивительного в том, что цыганскую аферистку Риту Колобову обвинили в воровстве чужих произведений с последую >>Подробнее...
27.02.2013 Ukraine Ukraine вот ссылка страница http://mbf--ave.ucoz.ru/load/zolotaja_nika/zolotaja_nika_2012/rina_ca/112-1-0-922 >>Подробнее...
27.02.2013 Ukraine Ukraine Очень Вас прошу администратора сайта убрать со страницы : http://mbf--ave.ucoz.ru/load/zolotaja_nika/zolotaja_n.. мой д >>Подробнее...
04.01.2013 Иван Тернов Спасибо за праздник от русского Ивана. >>Подробнее...
03.11.2012 Иван Тернов Народ, укажите, пожалуйста, когда будут опубликованы результаты. Спасибо. >>Подробнее...
18.09.2012 Ара Огрохин Даниель, привед. Случайно увидел тебя в интернете. Твоя фамилия такая же как и у меня. Она считается редкой. Судя по при >>Подробнее...
12.08.2012 Администатор Там не mail.ru >>Подробнее...
02.07.2012 Виталий Душка ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ! ВНИМАНИЕ! Я обнаружил несуществующий e-mail goldnika2009@mail.ru. который указан в конкурсной п >>Подробнее...
Цветаевская осень 2011: Лебедев Алексей Анатольевич (Харьков, Украина)
06.10.2011, 14:15
Поделиться ссылкой в социальных сетях
Посоветовать другу по E-mail
Лебедев Алексей Анатольевич
(Харьков, Украина)
Родился в г. Новосибирске, учусь на филологическом факультете НГУ, стихи пишу с 16 лет, прозу – с 18, перевожу англоязычных поэтов. Любимые поэты: T. S. Eliot, W. H. Auden, W. B. Yeats, M. Moore, W. S. Merwin, О. Мандельштам, М, Цветаева, И. Бродский, Е. Баратынский, Б. Пастернак, Л. Лосев.
* * *
Однотонный гул и молчание великана, необратимость и бесконечность битвы. Всюду течет розоватая кровь, и то не порез от бритвы, но колоссальный камень, который он поднимает, чтобы войти в пещеру. Пещера на горном склоне – бровь или запятая, и, камнем заткнув дыру, он обретает веру, дом обретая.
В логове тёмном пыльны стены и пол неровный, великан вспоминает детство («вспомнить» - глагол безмолвный), когда положил на блестящую арфу большие пальцы, и великанша-мать, смеясь, говорила что-то, жили тогда у берега ни то речки, ни то болота.
В гулкой пещере птичьи крылья скрипят как ставни, он смотрит вокруг на камни, он смотрит на камни. Камни похожи на лица людей, луну и фасад собора, и сам он похож на камень или, точнее, гору.
Когда-то он жил в долинах, пропахших росой и мёдом, и не было блага выше, чем пренебрегать полетом, с такой высоты теряешь из виду босые ступни и любишь пространство, точнее небо – оно доступней.
Пещера, поскольку черви не менее злы, чем горы, относит цветок к разряду скорее еды, чем флоры, и он, закрывая дланью рот, подавляя голос, углем на стене вертепа напишет «Сизиф был холост».
Когда-то он жил в том месте, где больше его не будет, он был несмышлен и вовсе не знал, кто такие люди, у речки (или болота), севрюгу ловил ладонью, разглядывал водомерок и тусклую ночь воронью,
качались птицы на ветках, качались дубы и клёны, висел барбарис багровый, крыжовник в кустах – зелёный, в горах пробегали козы, чуть ниже – сурки и змеи, и не найти горы, чтоб кто-то не спал под нею.
Однотонный гул над этой горой, под огромным этим небом, два склона воют и оба судимы третьим. Великан встает и садится опять, и внезапно снова начинает трястись и плакать, но не слышит ни слова, ни слова.
Говорит: «Что возьму с собою? Клок земли или снова камень, поклонюсь этим стенам, прыгну из темницы, зальюсь слезами? Я дожил до тенет Эреба, я невидим, я нем, неслышим, почему даже здесь, в пещере, я себя ощущаю лишним? Для чего этот гул снаружи, будто лопаются светила, я ведь знаю, что всё угасло, я ведь помню, как всё застыло, ещё там, у реки под склоном – я смотрел на вершины сосен, на покатые ветки елей, на листву, на листву, на осень… Я подумал о чем-то или не подумал – о чем-то срочном, что-то в этот момент случилось, что-то точно случилось, точно».
* * *
В глубине, в корабельном баре, наливают вино и виски, за соседним столом две дамы говорят на плохом английском, и хотя в голове на месте акварелей куски рядна, ты, закрывши на миг глаза, попадаешь на палубу судна, и пускай из засаленных пальцев бармена летит посуда, ты, пожалуй, не вздрогнешь, подумав, что это стучит волна по набухшим бокам корабля, поднимаясь с морского дна.
Оттопыренный луч над башней освещает родную почву, и уютно скрипит корма под ногами, смыкаясь в точку. Покачнувшийся ночью тополь – в высоте шелестит ветрило, нависает широкий блупер, как размазанные белила.
Широко растопырив ноги, морячок набивает трубку, запуская в кисет зелёный два обуглившихся обрубка, И во всем есть какой-то отзвук. И, по сути, совсем иначе из-под досок звучит оркестр, и звезда дребезжит на мачте.
Это – словно себя увидеть, приглядевшись, в окне напротив. И повисшее всюду море суть пустое пространство, вроде сновидения. Но проснувшись, как затерянный голый остов, полусидя в треногом кресле, на закованных трёх китах, как намёк о забытых людях, об оставленных городах, ты, поморщась, опустишь взгляд, точно пепельный знак «апостроф», и увидишь на дне стакана цветущий остров.
* * *
Я пишу потому, что бумага, как рёк однажды узколицый немец, саднит глаза; древяные буквы выпускают бока, и каждый долговязый символ ждёт своего конца.
Я сидел позади и смотрел на твои колени, на сухие пальцы, знакомые с фортепьяно. Из твоих волос выплеталось подобье тени, что спадала в ключицу как гроздь тимьяна.
Так вокруг темно, что, казалось, небесный купол, на колени встав, опускает свой дом-покой к чернозему пор, проносясь сквозь спирали дупел, припадая к рву, семена теребя щекой.…
Так вокруг темно, что от страха рыдает Геба и мотает пустой главой, точно голубок. Ни одна звезда не обозначает неба, и взлетевший взгляд упирается в потолок.
Ты не дама, но ты – «Стихи о прекрасной даме», темнота обступает тебя на цыпочках, как холуй, и когда ты моргнешь или чуть шевельнешь руками, ты уже не плоть и не кровь, но пронзительный поцелуй.
Деревянный скрип, на экране кричит портниха, остаётся жить – в бесконечном начале века. Покрасневший зра- чок разъедает тихо мутный пол. Ты любишь хорошего человека.
Отпустите прочь, о, сады, города, деревья! Поклонитесь мне и скажите «Иди же, странник». Позабудь меня чушь собачья, лицо оленье, умыкни меня незаметно, как вор-карманник!
О, каким дорогам теперь поклоняться, где же есть дорога, ведущая мимо села и града? Ты идешь, вином человека питая, мне же – улыбаясь слепыми глазницами винограда.
Ты идешь, судьба, ты плывёшь и, пожалуй, едешь по большим мостам, вдоль пустых площадей и кладбищ, по резным фасадам приросших к асфальту детищ позапрошлого века, по вечным просторам пастбищ.
Как листок бумаги скомканный, имяреком я считаю: один, четырнадцать, тридцать два. Ты влюблена в хорошего человека: моя кожа белеет, впитывая слова.
Приветствую Вас Гость | RSS
Благотворительный Фонд "AVE" © 2024 г.