|
«Дорог укор – в упор»
Прежде всего, и самый жесткий – самой себе: нечего было соглашаться на участие в жюри. Опыт, к сожалению, есть, и – немалый. Но – неистребимы надежды на лучшее, как они ни смехотворны! И – вера в то, что можешь еще быть полезной, послужить, в меру сил, Русскому Слову, Русской Поэзии.
Однако, – «Нельзя сделать шаг во имя чего-то, не сделав его против чего-то». И – «…обижать поэта хуже, чем раздражать читателя». Все же, надеюсь, что поэтов не обижу, а лже-поэтов…
Второй укор – организаторам конкурса «Цветаевская осень». Если она – Цветаевская, то должна засвидетельствовать знание участниками творчества, жизни, сущности Марины Цветаевой, любовь к ней. Что и следовало оговорить в условиях конкурса. Можно возразить: де, само собою должно быть ясно. Увы… И если целью было: «Алло, мы ищем таланты!» (более низменных не хочу и предполагать), она в какой-то мере достигнута. Но если – содействие росту, духовная поддержка одаренных в наше горькое время, сохранение преемственности в Служении – цель не достигнута. Более того, предоставлена возможность профанации, демонстрации отнюдь не лучших качеств многих, очень многих участников. Которым все равно в каком конкурсе участвовать, лишь бы участвовать, и приобретать все новые и новые звания, дипломы и пр. Потворствовать такому – постыдно. Тем более, зная Марину Цветаеву.
Потому я ограничилась оценкой только тех работ, которые хотя бы в малой степени свидетельствуют о знакомстве с Мариной Цветаевой (увы, не знании ее!)
Напомню: «Знают и не любят – это со мной не бывает, не знают и любят – это бывает часто. Я такую любовь не принимаю на свой счет. Мне важно, чтобы любили не меня, а мое, <...> так мне надежнее, просторнее, вечнее».
О технической стороне: анонимность участников любого конкурса – давно принятое и верное условие, обеспечивающее объективность оценки. Стихи должны были подаваться под девизом. И, право же, мне совершенно не нужно «красующегося бэль-омма», дабы оценить его (ее) стихи. Все же – не показ моделей и не служба знакомств! А сколько, может быть, истинных поэтов не смогли преодолеть «планку», не владея средствами?.. Наконец, не мешало бы предложить участникам оптимальное количество строк (строф): «Краткость – сестра таланта».
Участникам конкурса: малограмотность большинства, особенно синтаксическая, – удручает, мягко говоря. Налицо и досадная неряшливость. Не знают иные и того, что эпиграф не берется в кавычки, имя автора – в скобки. Очевидно: участники мало читают вообще. А – «Прежде чем писать, нужно уметь читать».
Что касается сущности стихов, их уровня, запросов-претензий авторов, то пока предлагаю подборку мыслей, афоризмов, высказываний Марины Цветаевой о поэте, поэзии. Если они прозвучат укором, надеюсь, не без пользы для дальнейшей жизни, творчества.
Для более глубокого знакомства с темой отсылаю к статьям «Световой ливень» (1922), «Бальмонту» (1925), «Герой труда (Записи о Валерии Брюсове)» (1925), «Поэт о критике» (1926), «Поэт и время» (1932), «Эпос и лирика современной России» (1932), «Искусство при свете совести» (1932), «Поэты с историей и поэты без истории» (1933), «Поэт-альпинист» (1933). К прекрасным работам: «Мой ответ Осипу Мандельштаму» (1926), «История одного посвящения» (1931), «Живое о живом (Волошин)», «Макс и сказка» (1932), «Пленный дух (Моя встреча с Андреем Белым)» (1934), «Нездешний вечер» (1936), «Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев» (1937). К письмам, в частности, к молодым поэтам, литераторам Р. Гулю, А. Бахраху, Н. Гронскому, А. Штейгеру. Знакомство с вышеперечисленным нелишне для любого, полагающего себя культурным человеком, для посмевшего же взять в руки перо, назвать себя поэтом, осмелившегося участвовать в конкурсе «Цветаевская осень» – обязательно.
Надеюсь, что после такого знакомства многим станет стыдно и горько. Больно. Но – «Боль тоже служит», и – «Раны своей ты не любишь, раной своей ты не упиваешься, ты хочешь выздороветь или умереть. Но за время болезни своей ты многому научился, и вот, встав, благословляешь рану, сделавшую тебя человеком».
Мне же – очень больно сегодня. Впрочем, «…от кого и от чего в жизни мне не было больно, было не больно?..» Простите мне эту боль.
Людмила Владимирова
Марина Цветаева:
Плохие стихи – ведь это корь. Лучше отболеть в младенчестве.
--------
От века поэтовы корки черствы...
Поэты мы – и в рифму с париями…
...раз голос тебе, поэт,
Дан, остальное – взято.
Пишется – в бедности!
Les Humbles (обездоленные, смиренные) – всегда верны, и всегда верно видят и судят.
...а по мне
Смердит изобилье!
"Богатым и признанным" – нет, лучше бедным и призванным. Достойнее. Спокойнее.
Дарование и ум – плохие дары в колыбель, особенно женскую.
Какой поэт из бывших и сущих не негр, и какого поэта не убили?
---------
Годность или негодность вещи для песни, может быть, единственное непогрешимое мерило ее уровня.
Красивость – внешнее мерило, прекрасность – внутреннее. <...> «Красивая музыка», «красивые стихи» – мерило музыкальной и поэтической безграмотности. Дурное просторечие.
Стих только тогда убедителен, когда проверен математической (или музыкальной, что то же) формулой. Проверять буду не я.
Есть нечто в стихах, что важнее их смысла: – их звучание.
Радовать читателя «красивыми переплесками слова» не есть цель творчества. Моя цель, когда я сажусь за вещь, не есть радовать никого, ни себя, ни другого, а дать вещь, возможно, совершеннее. Радость – потом, по свершении... Радость потом – и большая. Но и большая усталость. Эту усталость свою, по завершении вещи, я чту. Значит, было что перебороть и вещь далась не даром. Значит – стоило давать бой. Ту же усталость чту и в читателе. Устал от моей вещи, – значит, хорошо читал... Усталость читателя – усталость не опустошительная, а творческая. Сотворческая. Делает честь и читателю и мне.
Равенство дара души и глагола – вот поэт. <...> Чувствуешь, но не пишешь – не поэт (где же слово?), пишешь, но не чувствуешь – не поэт (где же душа?). Где суть? Где форма? Тождество. Неделимость сути и формы – вот поэт. Естественно, что не пишущего, но чувствующего предпочту не чувствующему, но пишущему. Первый, может быть, поэт – завтра. Или завтрашний святой. Или герой. Второй (стихотворец) – вообще ничто. И имя ему – легион.
--------
Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант Царства Небесного и земного рая природы. На поэте – на всех людях искусства – но на поэте больше всего – особая печать неуюта, по которой даже в его собственном доме – узнаешь поэта. Эмигрант из Бессмертья во время, невозвращенец в свое время.
...признак современности поэта отнюдь не в своевременности его общепризнанности... Общепризнанность поэта может быть и посмертной.
Современность поэта во стольких-то ударах сердца в секунду, дающих точную пульсацию века – вплоть до его болезней (NB! мы в стихах все задыхаемся!)...
Современность в искусстве есть воздействие лучших на лучших, то есть обратное злободневности: воздействию худших на худших.
Быть современником – творить свое время, а не отражать его. Да, отражать его, но не как зеркало, а как щит. Быть современником – творить свое время, то есть с девятью десятыми в нем сражаться, как сражаешься с девятью десятыми первого черновика.
Со щей снимают накипь, а с кипящего котла времени – нет?
Служение времени как таковому есть служение смене – измене – смерти. Не угонишься, не у – служишь.
---------
...произведение искусства – то же произведение природы, но долженствующее быть просвещенным светом разума и совести.
Выбор слов – это прежде всего выбор и очищение чувств, не все чувства годны, о верьте, здесь тоже нужна работа! Работа над словом – работа над собой.
...его часто – нет, но когда оно есть, оно, якобы вторичное, сильнее всего первичного: страха, страсти и даже смерти: такт.
...не прав из такта
Выходящий!
----------
Ум (дар) не есть личная принадлежность, не есть взятое на откуп, не есть именное.
Всякая строчка – сотрудничество с «высшими силами», и поэт – много если секретарь!
Я не думаю, я слушаю. Потом ищу точного воплощения в слове.
Состояние творчества есть состояние наваждения. Пока не начал – obsession (одержимость), пока не кончил – posession (обладание). Что-то, кто-то в тебя вселился, твоя рука исполнитель, не тебя, а того. Кто – он? То, что через тебя хочет быть.
Меня вещи всегда выбирали по примете силы, и писала я их часто – почти против воли. Все мои русские вещи таковы. Каким-то вещам России хотелось сказаться, выбрали меня. И убедили, обольстили – чем? моей собственной силой: только ты! Да, только я. И поддавшись – когда зряче, когда слепо, – повиновалась, выискивала ухом какой-то заданный слуховой урок. И не я из ста слов (не рифм! посреди строки) выбирала сто первое, а она (вещь), на все сто эпитетов упиравшаяся: меня не так зовут.
Чем поэт духовно больше, то есть, чем руки, его держащие, выше, тем сильнее он эту свою держимость (служебность) сознает. <…> Дается только невинному – или все знающему.
По существу, вся работа поэта сводится к исполнению, физическому исполнению духовного (не собственного) задания. Равно как вся воля поэта – к рабочей воле к осуществлению. (Единоличной творческой воли – нет.)
Всякий поэт, так или иначе, слуга идей или стихий.
Искусство есть то, через что стихия держит – и одерживает…
Одержимость работой своих рук есть держимость нас в чьих-то руках.
– Это – о больших художниках.
Но одержимость искусством есть, ибо есть – и в безмерно-большем количестве, чем поэт – лже-поэт, эстет, искусства, а не стихии, глотнувший, существо погибшее и для Бога и для людей – и зря погибшее.
Робость художника перед вещью. Он забывает, что пишет не он. <...>
Забыть себя есть прежде всего забыть свою слабость.
Кто своими двумя руками когда-либо вообще что-то мог?
Дать уху слышать, руке бежать (а когда не бежит – стоять)
Недаром каждый из нас по окончании: «Как это у меня чудно вышло»» – никогда: «Как это я чудно сделал!» Не «чудно вышло», а чудом – вышло, всегда чудом вышло, всегда благодать, даже если ее посылает не Бог.
– А доля воли во всем этом? О, огромная. Хотя бы не отчаяться, когда ждешь у моря погоды.
На сто строк десять – данных, девяносто – заданных: недававшихся, давшихся, как крепость – сдавшихся, которых я добилась, то есть дослушалась. Моя воля и есть слух, не устать слушать, пока не услышишь, и не заносить ничего, чего не услышал. Не черного (в тщетных поисках исчерканного) листа, не белого листа бояться, а своего листа, самовольного. Творческая воля есть терпение.
Лже-поэт всегда делает сам.
Приметы лже-поэзии: отсутствие данных строк.
Есть среди них большие мастера.
Надоедает, когда вместо человеческого лица видишь нечто худшее маски: слепок массового произведения безликости: ассигнации без никакого золотого обеспечения! Когда вместо собственных слов – каких угодно нескладных, звучат чужие – какие угодно блестящие.
Только низкая корысть может сражаться с ангелом! «Самоутверждение» – когда все дело в самосожжении!
Есть мир каких-то твердых (и низких, твердых в своей низости) ценностей...
---------
Есть священный инстинкт – и в этом меня подтвердит каждый пишущий – оберегающий нас от доверия к слишком легко давшемуся. Стихотворение, написанное в 10 минут, всегда подозрительно.
Есть поэты «без черновиков» – сразу набело – имя им легион и цена им грош. Есть поэты – сплошные черновики. Гельдерлин, напр., с четырьмя вариантами одного и того же стихотворения (абсолют, очевидно, им найден на небесах!)
За лучшие строки мы не ответственны, ибо они – дар, мы ответственны именно за худшие: наши. Довести творенное, до рожденного, заданное до данного – вот задача. Нужна воля.
---------
...простота дается не сразу, сложность (нагроможденность!) легче...
Хотеть недостаточно, надо уметь.
Торопить венец – торопить конец.
...есть поэты, которые становятся молодыми в старости.
---------
Я отродясь – как вся наша семья – была избавлена от этих двух (понятий): слава и деньги.
Ибо для чего же я так стараюсь нынче над… вчера над… завтра над… и вообще над слабыми, несуществующими поэтами – так же, как над существующими <…>? Первое: невозможность. Невозможность – иначе. Привычка – всей жизни. Не только моей: отца и матери. В крови. Второе: мое доброе имя. Ведь я же буду – подписывать. Мое доброе имя, т. е. моя добрая слава – «Как Цветаева могла сделать такую гадость?» Невозможность обмануть – доверие.
(Добрая слава, с просто – славой – незнакома). Слава: чтобы обо мне говорили. Добрая слава: чтобы обо мне не говорили – плохого. Добрая слава: один из видов нашей скромности – и вся наша честность.
Деньги? Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когда их нет. Есть – естественно, ибо есть естественно (ибо естественно – есть). Ведь я могла бы зарабатывать вдвое больше. Ну – и? Ну, вдвое больше бумажек в конверте. Но у меня-то что останется? Если взять эту мою последнюю спокойную... радость.
Ведь нужно быть мертвым, чтобы предпочесть деньги.
Никакие театры, гонорары, никакая нужда не заставят меня сдать рукописи до последней проставленной точки, а срок этой точки – известен только Богу.
С Богом! (или:) – Господи, дай! – так начиналась каждая моя вещь <...>
Я никогда не просила у Бога – рифмы (это – мое дело), я просила у Бога – силы найти ее, силы на это мучение.
Русский стремление к прижизненной славе считает либо презренным, либо смешным. Славолюбие: себялюбие. Славу русский поэт искони предоставляет военным и этой славе преклоняется.
Самолюбуются – когда нечем.
Истинная величина никогда не приписывает себя – самой себе, в чем она, без сомнения, права. Это всегда вопрос преемственности, сыновности.
Слава – следствие, а не цель. Все великие славолюбцы – не славолюбцы, а властолюбцы.
Первая примета страсти к власти – охотное подчинение ей. Чтение самой идеи власти, ранга.
--------
Так, живя стихами с – да с тех пор как родилась! – только этим летом (1923) узнала от своего издателя Геликона, что такое хорей и что такое дахтиль. (Ямб знала по названию блоковской книги, но стих определяла как «пушкинский размер» и «брюсовский размер»). Я живу – и следовательно пишу – по слуху, т.е. на веру, и это меня никогда не обманывало.
Бойтесь понятий, облекающихся в слова, радуйтесь словам, обнажающим понятия.
…большим поэтам готовые формулы поэтики не нужны, а не больших нам не нужно. Больше скажу: плодить маленьких поэтов грех и вред. Плодить чистых ремесленников поэзии – плодить глухих музыкантов. Провозгласив поэзию ремеслом, вы втягиваете в нее круги, для нее не созданные, всех тех, кому не дано. «Раз ремесло – почему не я?» Читатель становится писателем, а настоящий читатель, одолеваемый бесчисленными именами и направлениями (чем меньше ценность, тем ярче вывеска), отчаявшись, совсем перестает читать.
Поэтические школы (знак века!) – вульгаризация поэзии, а формальную критику я бы сравнила с «Советами молодым хозяйкам». <…> Но, для полной параллели, и там и здесь жестокий закон неравенства. Равно тому как неимущий не может вбить в ведро сливок двенадцати дюжин желтков, залив все это четвертной ямайского рома, так и неимущий в поэзии не может выколдовать из себя неимеющегося у него матерьяла – дара. Остаются пустые жесты над пустыми кастрюлями.
---------
Есть только одно – равенство усилий. Мне совершенно все равно, сколько Вы можете поднять, мне важно – сколько Вы можете напрячься. Усилие и есть хотение. И если в Вас этого усилия нет, нам нечего с Вами делать.
Когда человек говорит: я – мертв, что же: попробуем воскресить! (И воскрешала!) Но когда человек говорит: я мертв и НЕ хочу воскреснуть, – милый друг, что же мне делать с трупом???
Мертвое тело с живой душой – одно, а вот живое тело с мертвой душой...
Лень и прихоть – самые меня отвращающие вещи, слабость – третья...
----------
Правда всегда останется правдой, независимо от того, приятна она или нет.
…мое дело на земле – правда, хотя бы против себя и от всей своей жизни.
Правота ищет помоста:
Все сказать! Пусть с костра!
А еще – место есть: нары.
...вещь, обиженная, начинает быть правой.
<...> Нет ведь окончательной лжи, у каждой лжи ведь хотя бы один луч – в правду.
Правда – перебежчица.
---------
ЦИНИК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЭТОМ.
--------
Критик: абсолютный читатель, взявшийся за перо.
Оценка есть определение вещи в мире, отношение – определение ее в собственном сердце. Отношение не только не суд, само вне суда.
...даже в жестоком случае недооценки поэта поэтом суд поэта над поэтом – благо.
| 
Приветствую Вас Гость | RSS
Благотворительный Фонд "AVE" © 2024 г.